Ла-Ферте всегда просыпалось рано. Привычные к строгим монастырским порядкам госпитальеры, хоть и не служили Утреню, торопясь в храм к полуночи, как это делали много веков подряд их духовные братья-предки, но в  кроватях, все-таки, не залеживались. Спальни они покидали в тот час, когда новый день едва-едва начинал свою жизнь. Уже не младенец, но еще и не ребенок, он шествовал по окружающим аббатство полям вместе с первыми лучами зари. Зимой же, с ее ленивым и робким солнцем, монахи поднимались задолго до восхода, когда кругом все еще разливалась чернилами морозная ночная темнота. Распорядок их был прост, неизменен и мало чем отличался от тех дел, которыми занимает себя каждый живущий, вынырнув из сна. Умыться, одеться, привести в порядок комнату - рутинная последовательность перемежалась молитвами то высказанными вслух, то сказанными про себя - как кому диктовала совесть и собственное разумение монашеского устава, а после, уже покинув кельи, монахи отправлялись в часовню. Вид темных силуэтов, неслышно ступающих по коридорам аббатства, мог бы, пожалуй,  напугать постороннего наблюдателя, навеяв мысли о призраках и темных силах, если бы только не было в этом движении степенной осознанности, да какой-то особой успокаивающей неспешности, свойственной почти всей монашеской братии.
Френсис, жаворонок как по натуре, так и многолетнему жизненному уставу, а оттого лишенных знаний о страданиях ранних подъемов, любил эти первые часы зарождающегося дня - их умиротворенную тишь, осмысленную упорядоченность и, конечно, сами Лауды. Пропитанные любовью к новому дню и благодарностью за него, молитвы этого часа трогали сердце монаха даже спустя многие годы его служения. Гимны и псалмы, песни и молитвы - все это питало душу Ро верой и надеждой, наполняя своды часовни благозвучием - деликатным и особенно нежным от того, что все, участвующие в служении, помнили о спящих в своих спальнях детях, чьей сон не хотелось тревожить раньше времени. После Лауд часовня пустела: госпитальеры расходились по своим делам, которых у каждого было не мало и встречались там же позже, но уже вместе со своими воспитанниками: все еще сонными и, порой, явно недовольными тем, что им проходится проводить свои утренние часы не под одеялом, а читая псалмы, да бубня нестройным хором голосов Отче наш.
Но на этот раз все вышло иначе. Едва только Френсис спустился на первый этаж, как увидел братьев, которые, против обычая, не торопились завернуть в ведущий к часовне коридор, а стояли у открытого окна, сквозь которое пробирался внутрь холодный воздух.
- Надо позвать сторожа!
- Лучше Магистра.
- Думаете, кто-то пробрался к нам из вне?
- Не говори глупостей, брат Пси. Смотри, окно не взломано. Его открыли с нашей стороны.
- Да и следы, похоже, ведут не в дом, а от дома.
- От дома? Но кому, ради Бога, пришло в голову выходить через окно?
- Что случилось? - Ро подступился ближе, прямо в полукруг своих собратьев и замер, рассматривая привычный пейзаж: сугробы и черную от ночной тьмы стену парка. В лицо монаху дохнуло морозом.
- Сами не знаем. - Брат Йота, тревожно хмурясь, кивком указал на сугроб за окном. - Похоже, глупая шутка кого-то из ребят.
- Это побег!
- Странный, какой-то побег. И что за следы такие?
Ро шагнул ближе к подоконнику и высунулся в окно, пытаясь получше рассмотреть следы: широкую дорожку, проложенную от верхушки сугроба до земли и странную цепочку, уходящую по снегу к парку. Кто-то съехал вниз, как с горки. Но следы, и правда, странные. Маленькие. Детские. Отпечаток подошвы ботинка, а рядом... Почему вторые такие смазанные? Кто-то надел разную обувь? Внезапная догадка заставила монаха отпрянуть от окна.
- Брат Ро? Что такое? Френсис? Стой? Ты куда?
Но Чисхомл, не тратя время на объяснения, уже несся по лестнице на второй этаж. Он пролетел по коридору птицей к знакомой спальне, нажал на дверную ручку, ввалился внутрь и замер, обшаривая взглядом комнату. Шкаф, книжные полки,бумажные рисунки на стенах, пустое кресло-каталка, кровать с откинутым оделялом. В груди у монаха что-то оборвалось. Маленькой хозяйки спальни в комнате не было.
- Стася! - Ро кинулся назад к лестнице. - Стася пропала!

- Стейси? - Пронеслось среди госпитальеров единым выдохом, а Ро, в мгновение ока оказавшись внизу, уже бежал к дверям. В голове его, в такт ударам сердца, пульсировало имя воспитанницы. Бога ради, Стася! Зачем ты сбежала? Что случилось?! Френсис выскочил на крыльцо и увидел впереди темные, почти неразличимые в общем сумраке фигуры - кто-то из братии, не тратя времени даром, уже спешил на розыски маленькой беглянки.
- Она же в гипсе. Как она вообще смогла выбраться? - Оказавшийся сзади брат Йота, съежился от холода. - И зачем?
Вместо ответа залилась громким лаем где-то совсем рядом собака, а следом за лаем до крыльца донеслись радостные крики монахов. Ро сорвался с места, побежал вперед, не чувствуя, как холодит ноги набившийся в домашние туфли снег. Навстречу ему понеслась, радостно вывалив язык, белая псина, добежала, закрутилась у ног, принимая необычную раннюю шумиху за игру. Френсис остановился, боясь споткнуться о собаку и тут увидел Омикрона, на руках у которого сидела укутанная в свою курточку девочка.
- Уберите этого пса! - Брат Омикрон зло шикнул на собаку и, для надежности, крепче прижал к себе ребенка. - Он меня сейчас свалит с ног!
- Бель! - Ро вцепился в длинную собачью шерсть, нащупал ошейник и потянул его на себя. - Стой!
Бель недовольно гавкнула, задрала голову, посмотрела на монаха осуждающим взглядом недовольного ребенка, которого оторвали от увлекательной игры, но покорно остановилась, прижавшись к ноге Ро.
- Я нашел ее у самого парка. В снегу. - Омикрон, выбравшись из глубоких сугробов на расчищенную с вечера дорожку, ведущую к самому крыльцу, припустил бегом и Френсис совсем не к месту вдруг подумал о том, что, наверное, впервые за все свое знакомство с Джованни видит, как тот передвигается на таких скоростях. Бель, решив, что так не к месту оборвавшаяся игра началась опять, радостно взвизгнула и попыталась кинуться вдогонку за Омикроном, но Ро осадил ее назад.
- Спокойно, девочка. - Френсис, с трудом удерживая собаку рядом, пошел к крыльцу, на которое уже выскочила сестра Мю.
- Скорее, в столовую! И принесите кто-нибудь одеяло! Она же совсем ледяная!
От последних слов Ро и самому стало холодно. Он передернул плечами, отпустил ошейник и, уже не обращая внимания на прыгающую рядом собаку, сам побежал к за миг опустевшему крыльцу. Монах открыл двери, нырнул в живительное тепло дома и  поторопился на голос Мю, что раздавал команды по-военному четко и резко.
- Быстрее. Сюда. Помогите раздеть. Одеяло! Живо за грелками! Они в медкабинете, в шкафу, у двери! Сделайте чай! И сахара побольше! Разойдитесь! Вы мне мешаете!
Ро, оказавшись в столовой (обмерший от страха за девочку мозг снова выдал странно-отвлеченную мысль о том, что никогда еще до этого не было такого, чтобы в столовой собрались одни только монахи, без воспитанников), пробился сквозь плотное кольцо своих собратьев и увидел сидящую на коленях у сестры Мю Стасю. От вида бледного детского лица и посиневших губ Френсису стало еще страшнее.
- Ну вот, все хорошо. Все теперь замечательно. - Сестра Мю, воркуя, осторожно высвободила из под одеяла детскую руку и внимательно осмотрела каждый пальчик. - Так, тут у нас все в порядке. Ну-ка, детка, покажи мне вторую ручку. А эту мы спрячем. Эту мы сейчас согреем, да? Мы тебя всю согреем. А как там наша ножка? И чего это ножка решила на улицу уйти? Какая глупая ножка! Ай-ай-ай!

- Так. Обморожений не видно. Но мне нужно осмотреть ее целиком и согреть как следует. Я отнесу ей в медблок. - Сестра Мю, запахнув на Стасе плед, взяла девочку поудобнее и встала с таким решительным и грозным видом, что никто из рядом стоящих даже не подумал противиться ее решению и предложить поднести маленькую беглянку до койки. Круг госпитальеров расступился, давая монахине дорогу. - Брат Пси, захватите с собой чай.
Сестра Мю прошла мимо Ро и мужчина, тревожно следя и за женщиной и за белокурой головкой  жмурящейся от яркого света девочки, сделал шаг следом, но его опередил Омикрон, перегородивший монахине дорогу.
- Пусть она скажет, зачем выходила. Слышишь, Стейси, зачем ты вышла из дому?
- Брат, не сейчас. - Прошелестел кто-то за спиной у Френсиса, но сестра Мю не нуждалась ни в чей защите.
- Уйди! - Женщина метнула на толстяка такой злой и презрительный взгляд, словно сейчас перед ней стоял ее кровный враг.
- Это важно. А что, если у нее были сообщники. Мы должны знать!
- С дороги, Джованни!  Девочке нужна медицинская помощь, а твои расспросы подождут. Прочь или, клянусь святой Терезой, ты пожалеешь!
Брат Омикрон задохнулся от возмущения, к лицу его прилила краска, заливая толстые щеки румянцем и Френсис, поняв, что еще немного и в столовой начнется настоящая ссора, торопливо положил ладонь на плечо монаха, отвлекая его на себя.
- Пусть идут. Посмотри на Стасю. Мы все равно от нее ничего сейчас не добьемся. Почему ты думаешь, что у нее были сообщники?
Брат Омикрон нехотя отступил назад, глянув на Мю так, что стало понятно: ее угрозы он ей не забудет и не простит и, брезгливо поджав губы, повернулся к Ро.
- Потому что ей только семь. Сама до побега она бы не додумалась!
- У нее не было причин сбегать.
- Вот поэтому я и говорю, что её кто-то надоумил!
- Да с чего ты вообще решил, что это побег? - Спросил возникший рядом брат Йота. - Все знают, что Стася фантазерка. Может, напридумывала себе что-то.
- Напридумывала? И поэтому заранее подготовилась? - Омикрон, резко вытащив из кармана изодранную тряпицу, помахал ею перед носом у госпитальера. - Я нашел это рядом с ней! Готов ручаться, что там была еда. Её сожрала эта псина.
- Маловата тряпица, как для серьезных запасов.
- Может быть. - Стоявший до этого в стороне Готье подал голос и каждый из присутствующих сразу посмотрел на него, словно с ними говорил не один из собратьев, а сам Магистр. - Может ты и прав, Йота, но, по-моему, нас нельзя игнорировать слова Джованни. Давайте проверим всех воспитанников. Согласны?
Монахи дружно закивали и потянулись к выходу из столовой. Йота, вдохнув, повернулся к Ро.
- Глупость. Я уверен, что все у себя в спальнях.
- Возможно.
Йота внимательней посмотрел на Фрэнсиса.
- Возможно?
- Возможно. - Ро кивнул и быстро зашагал следом за собратьями. Вместе они вышли в коридор, поднялись на второй этаж и, неслышно ступая, направились к спальням. Френсис остановился у одной из комнат, взмахом руки показал другим следовать дальше и, приоткрыв двери, ступил за порог. Эту спальню он знал хорошо. Несколько лет назад он бывал здесь едва ли не каждый день. Убеждал, укорял, ободрял и поучал, веря в то, во что мало кто верил во всем Ла-Ферте: что ростки добра есть и в самой дурной почве. Хозяин комнаты спал. Ро подошел ближе к кровати. Остановился, рассматривая спящего. Во что ты ее втянул, Даниэль?! Мерзавец!  Мужчина сжал кулаки, с неимоверным трудом подавляя в себе яростное желание залепить затрещину. Мало тебе было того, что ты уже сделал?! Она же могла умереть! Замерзнуть насмерть!
Мужчина выдохнул, медленно разжал трясущееся от злости руки и, отступив на шаг, опустился на стул. Нужно успокоиться. Иначе я сорвусь.

Стоящие на прикроватной тумбочке часы, невидимые в темноте, размеренно отсчитывали время и Ро, прикрыв глаза, вслушивался в их тиканье, стараясь подстроить под него свое дыхание. Клокочущая внутри злость не стихала. Монах знал, что ему стоило бы помолится, попросить о мудрости и смирении, но на ум шли далеко не молитвы. Он и сам был не рад всему этому. Выходка Даниэля, которая усадила Стасю в инвалидное кресло, дорого далась Френсису. Наказывая мальчишку своим презрением он, в то же время, наказывал и самого себя: гнев, разочарование и обида лишили монаха всякого покоя и это изматывало его, порождая мучительное ощущение внутренней грязи, что не давала жить, как прежде. Будучи по своей натуре добряком, Чисхомл чувствовал себя не в своей тарелке и каждый день мысленно судил себя же за неспособность утихомирить собственную злость. Борьба с внутренними демонами отбирала много сил и чем дольше все это длилось, тем полнее зрело в Ро осознание его неполноценности и ущербности. Что же он же за монах такой, что не может смирить свою ярость, что не способен найти утешения и ответов в молитве?
Терзало Френсиса и другое: привыкший тешить себя верой в то, что он способен найти подход к каждой заблудшей душе, что может увидеть свет даже в непроглядной темноте, он теперь с горечью признавал всю ошибочность этой верой. Даниэль оказался неисправим. Мальчишка, которого он когда-то увидел в далекой стране по ту сторону океана и которого потом полюбил как родного сына, стал его полным и абсолютным фиаско, горьким итогом несбывшихся ожиданий. За закрытыми глаза Ро, на обратной стороне век, ожил образ из прошлого: грязный оборванец, худой, нечесаный, со злым и колючим взглядом. Тогда в этом взгляде ему почудились страх и робкое, глубоко запрятанное желание быть нужным хоть кому-то. В конце концов, не этого ли хотят все люди? Но, похоже, он ошибся. А вот Омикрон оказался прав. Семя, упавшее в сухую почву, не прорастет и нет худого дерева, что принесло бы добрый плод. Но что если все было еще хуже? Что если дело не в почве, а в семени, что если он, Френсис не смог отобрать тех зерен, что смогли бы прорасти даже в сухой почве? От этих мыслей становилось еще невыносимее.
Френсис открыл глаза, с удивлением заметив, что в комнате стало чуть светлее. Неужели, уйдя в себя, он и сам не заметил, как задремал? Монах выпрямился, расправляя затекшую спину, стул под них скрипнул и в ту же минуту Даниэль проснулся, вскочил на кровати, испуганно глядя на Ро. В любой другой момент Френсис попытался бы его успокоить, но заспанный вид мальчишки снова разжег утихший было гнев. Пока Даниэль мирно спал в своей кровати, наслаждаясь теплом и уютом, Стася, маленькая, искалеченная, напуганная девочка, замерзала в снегу! Почему?! Почему она это сделала?! Что ты ей наговорил, гаденыш?!
- Случилось. - Ро, впервые с рождественского вечера заговорил с Кубером напрямую. Говорить было тяжело: слова с трудом проталкивались сквозь сведенные злостью челюсти. - Этой ночью сбежала Стася. Ее нашли на улице. В снегу.
Боясь сорваться на крик, монах скрестил руки на груди и с силой сжал пальцами предплечья. Он нахмурился, вглядываясь в лицо Даниэля, с горечью понимая, что пытается отыскать там не признаки раскаяния или переживания за девочку, а попытки утаить вину.

Даниэль суетился, пытаясь одеться быстрее и Ро, внимательно наблюдая за ним, невольно начал сомневаться в его виновности. Монах рассчитывал увидеть совсем другое: обычную наглую куберовскую ухмылочку, наигранно-невинный вид, издевку во взгляде. Но вместо этого видел сейчас совсем иное: страх и полную растерянность. Ро посмотрел на дрожащие руки парня и впервые с той минуты, когда узнал, что приключилось со Стасей, засомневался в своём решении. А что, если он ошибся? Что, если обвинил невиновного, поторопившись довериться голосу собственной злости? Ведь именно об этом и предупреждал его Альфа в рождественскую ночь, когда оба они сидели у кровати вернувшейся из больницы Стаси. Что именно сказал тогда Магистр? Просил не идти на поводу у обиды и разочарования и не отказывать Даниэлю в праве на раскаяние вместе с исправлением. А что сделал он, Ро? Не захотел прислушаться. Отшвырнул от себя слова Альфы, словно они были всего лишь мусором. Но ведь у него были для этого основания, разве нет? Разве сам Даниэль не доказал ему своими поступками свою же неисправимую испорченность? Или, все-таки, Альфа был прав? Чушь! Чисхолм поджал губы, стараясь укрепить поколебавшуюся было уверенность. Даниэль всегда был хорошим актером. Особенно, когда его ловили с поличным. Да даже в тот вечер, когда нашли его контрабанду, а Стася рыдала у меня на руках, он имел наглость все отрицать! Естественно, что он будет сейчас ломать комедию.
Воспоминания о рождественском спектакле подняли с глубин души осевший было ил гнева. Ты никогда не мог остановиться вовремя, да, Даниэль? Остановится, обдумать, понять, раскаяться  - все это для тебя только пустые звуки. Но почему Стася? Почему ты выбрал в жертвы именно ее? Хотя, все верно. Зло всегда мучает самые невинные души. Захотел отомстить за наказание? Решил отыграться лично на мне? Ведь знал же, что значит для меня эта девочка. Но отправить ребенка в ночь, одну, зимой - это уже за гранью всего!
Ро брезгливо поморщился, собираясь сказать Даниэлю прекратить этот глупый спектакль, как вдруг парень закричал на него и от отчаянья, звучавшего в этом крике, Френсису стало тошно. Он заглянул в глаза Даниэлю и не смог выдержать его взгляд. Он не играет? Да он же боится! Такого не сыграть. Он боится по-настоящему! Но чего? Того, что все узнают правду? Или того, что случилось со Стасей?
- Она в лазарете. С сестрой Мю. Теперь в безопасности. Сядь. - Чисхолм и сам сейчас чувствуя себя сбитым с толку, кивком указал парню на свободный стул. Даже если он и испугался на самом деле, это еще не значит, что он не причастен к стасиному побегу. Он все еще может быть виноват. Вот только что-то в душе монаха, то, что он старательно пытался заглушить с самого рождественского вечера, уже во всю начало противиться этим мыслям. Мне нужно все узнать. - Сегодня рано утром, затемно, Стейси сама спустилась с лестницы и выбралась через открытое окно на улицу. Она не смогла уйти далеко - завязла в снегу. Слава Богу, ее успели найти до того, как стало слишком поздно. Это настоящее чудо. Но теперь я хочу знать, что заставило ее выйти на улицу. Или кто.
Ро, расцепив сложенные на груди руки, подался вперед, вглядываясь в глаза мальчишки. Еще несколько минут назад он, ничуть не сомневаясь, бросил бы свои обвинения Даниэлю прямо в лицо, но теперь, вместо обвинений, прозвучал только вопрос.
- Ты к этому хоть как-то причастен?

Отредактировано Francis Chisholm (05.05.20 21:35:02)

За годы знакомства с Даниэлем Френсис привык к непростому и взрывному характеру мальчишки, но бурная вспышка, свидетелем которой он только что стал, оказалась для него неожиданной. Слишком уж отчаянно звучал голос Кубера, слишком яростно парень пытался доказать свою невиновность. Ро попытался напомнить себе о том, что чем наглее вранье, тем, обычно, упорнее лжецы пытаются выдать его за правду, но уверенности в этих мыслях не было. В ушах монаха снова зазвучали сказанные Альфой слова. "И не торопись отказывать людям в умении раскаиваться." Даниэль, и сам не зная, сейчас бросил ему в лицо почти ту же самую фразу. Бросил и отвернулся, пытаясь спрятать охватившие его эмоции. Разве лжец так бы себя вел и разве бы дрожал у лжеца так голос, и поникли бы у него так плечи? Френсис отвел от парня взгляд, почувствовав укол совести. Как бы он не относился к Даниэлю последние недели, как бы не винил его за беды Стаси, как бы не был в нём разочарован, но не признать правдивость слов Кубера он не мог. Он прав. Я сразу подумал про него. Обвинил без суда и следствия. Но у меня ведь были для этого причины, верно? Были. Но, все равно, нужно было поступить мудрее и не спешить. И пугать его так не стоило. Ро подавил тяжелый вздох.
- Хорошо. Я услышал тебя. - Монах кашлянул, собираясь с мыслями. - И готов признать: в твоих словах есть справедливость. Я не стану тебя ни в чем обвинять, пока мы не поговорим со Стасей. Пусть она расскажет все сама. Тебе и мне. Пойдем. Думаю, её уже можно навестить.
Ро поднялся, прошел мимо Даниэля и, открыв дверь, вышел в коридор. Оглядываться он не стал: пошел дальше, надеясь на то, что парень последует за ним. Распоряжаться, а тем более приказывать Куберу он не хотел. На душе было тяжело. Перед глазами все еще стаяло возмущенно лицо Даниэля. Что было в глазах парня, когда тот ругался, отстаивая свою правоту? Как там говорил Магистр? Что только он, Ро, может во всем разобраться, заглянув в глаза своему воспитаннику. Так что же он увидел, кроме злости, обиды и ярости? Боль? Терзания? Одиночество? Или все это только придумка и его, Френсиса, слабохарактерность, которая, по мнению Омикрона, как раз и испортила Даниэля? Монах не был теперь уверен ни в чем.
Он спустился по лестнице, прошел к лазарету, слишком ушедший в свои мысли, чтобы обращать внимание на встречавшихся в коридоре монахов и детей. Наверняка, каждый из них уже знал, что случилось со Стасей. Интересно, поторопились ли они точно так же, как и он, сразу обвинить Даниэля? Ро казалось, что нет и от этого ему становилось вдвойне не по себе.
У порога лазарета он увидел выходящую из двери сестру Мю и поспешил к ней.
- Сестра Мю! Как Стася?
Монахиня, держащая в руках стопку несвежих простыней, остановилась и усмехнулась.
- Спит. Все в порядке. А вот ангел-хранитель этой девочки, похоже, не спит никогда.
Ро усмехнулся в ответ и заглянул поверх плеча женщины в проем открытой двери.
- Я хочу с ней поговорить.
Сестра Мю неодобрительно нахмурилась, скользнула взглядом по Даниэлю, потом вздохнула и, пробормотав "понимаю", отошла, давая монаху проход. Ро зашел в просторную, светлую комнату, заставленную кроватями, на одной из которых спала девочка.
- Я бы, все-таки, не советовала ее будить. Если дело терпит. - Подала сзади голос сестра Мю и Френсис согласно кивнул в ответ.
- Хорошо. Мы подождем, сколько будет нужно.

- Проспала? - удивленно переспросила Стася и повернула голову, отыскивая взглядом окно. Последние недели из-за выпавшего снега, отражавшего солнечный свет, сложно было определить, какое сейчас время суток, раннее утро или день клонится к вечеру. Ей показалось странным, что никто ее не разбудил к завтраку и девочка на секунду подумала, что Даниэль подшучивает над ней. Но папа Ро сразу подтвердил его слова.
Каникулы? - это слово показалось слаще шоколадной конфеты. Только что закончились каникулы рождественские, а тут такой сюрприз, такой подарок - опять можно отдохнуть, не придется сидеть на уроках брата Омикрона, решая дурацкие примеры или писать в тетрадке скучные прописи. Стася не любила выводить все эти бесконечные кружочки, палочки, петельки, которые должны были научить ее красиво писать прописные буквы. У нее прекрасно шли дела и с печатными буквами, а на уроках чистописания вместо глупых закорючек девочке хотелось рисовать цветочки, листики и разные узоры. Так было бы намного красивее.
Стася потянулась, довольно закрыла глаза, когда папа Ро погладил ее по голове, а потом настороженно открыла их, когда речь зашла о градуснике. С этим прибором она была не в слишком хороших отношениях. Во-первых, он всегда оказывался очень холодным, словно Снежная Королева сует тебе сосульку подмышку, во-вторых, обычно, доставая градусник, взрослые начинали охать и ахать, цокать языком и впихивать в Стасю горькие лекарства. А лекарства она принимать совсем не хотела, разве что выпила бы того сладенького сиропа, что дала ей вчера сестра Мю. Или не вчера, а сегодня утром? Стася все помнила смутно, а вот вкус сиропа ей запомнился хорошо.
Она пискнула, когда градусник, все таки, оказался у нее подмышкой, поежилась и задрожала. Теперь жарко ей не было и Стася пошарила рукой, чтобы натянуть на себя и второе одеяло. Точно так же она дрожала, сидя в снегу, далеко-далеко от аббатства, от своей теплой комнатки, от Даниэля и папы Ро и уже почти с ними попрощалась, думая, что теперь ее никогда не найдут. Стасе стало себя очень жалко, особенно после того, как папа Ро сказал, что она была в большой опасности. А если бы я умерла? Мамочки, это же так страшно! А если бы мой призрак навсегда остался бы там, в снегу и вечно бы мерз? Бррр. А у меня на похоронах все расстраивались бы и плакали.
Стася хлюпнула носом и потерла кулачками глаза.
- Прости меня, папа Ро! Я не хотела, я не думала, что так! - голос совсем охрип и она снова закашлялась, - меня никто не обижал, просто...
Просто там пришел голодный жандарм, хотела сказать Стася и запнулась. Губы так и остались открытыми в форме буквы "О".
Ой, я же чуть не проговорилась! - испугалась девочка, - это же огромный серьезный секрет. Даниэль же взял с меня слово, что я никому не расскажу про жандарма! От этого зависит его жизнь. И жизнь Даниэля. И всех в аббатстве! Ой, что же я чуть не натворила!
Стасе очень сильно хотелось посмотреть на Даниэля, словно он одним взглядом мог подсказать ей, как действовать дальше, но девочка на него смотреть не стала, сдержала себя огромным усилием. Никто не должен был догадаться, что она и Даниэль что-то знают. Нужно было быть как разведчик на допросе, нужно было быть стойкой и ничего не выдать.
Только как же, мне нужно обмануть папу Ро? - от этой мысли стало совсем неприятно, - Но это же тайна, это чтобы всех уберечь. В какой-то книжке же было написано, что бывает и ложь во благо?
- Просто я услышала... - выдохнула Стася и вдруг вспомнила про Белль, - как собачки ночью лают. И проснулась. А они же там совсем одни в темноте и в холоде. И я подумала, что они совсем голодные. А у меня было немножко еды. И я понесла еду собачкам. Мне их было очень жалко.
[icon]http://funkyimg.com/i/2tnw2.jpg[/icon]

Отредактировано Stacy Torkovska (17.05.20 15:56:21)